Как-то раз один мой знакомый назвал меня оптимистом. Сказано это было с некоторым снисхождением в контексте нашего с ним обсуждения невесёлой политической ситуации в России. Я резко и надолго впал в ступор, не зная, как ответить на такой аргумент, очевидным образом предполагающий, что лишь реалист может претендовать на восприятие объективной истины. Периодически что-то возвращало мои мысли к этому незавершённому диалогу — ушёл год, чтобы придумать адекватный ответ.
Как без пяти минут бакалавр экономики (как не похвастаться такими достижениями?), не могу не отметить, что четыре года изучения экономических дисциплин сильно меняют способ думать: как об экономике, так и обо всём остальном. Судя по всему, отличительной чертой экономиста является даже не знание большого числа экономических фактов, а скорее так называемое экономическое мышление. В чём же оно состоит?
Если очень упрощать, то вся экономика сводится к оптимизации. То есть к нахождению наиболее предпочтительного исхода какой бы то ни было деятельности из множества всех достижимых исходов. Экономисты определяют цели (предпочтения), рассматривают множество альтернатив (возможности), а затем объединяют одно с другим: выявляют наиболее предпочтительную из всех возможностей и составляют инструкцию, как эту возможность реализовать. При этом зачастую все возможности оказываются субоптимальны, то есть по сути выбирать приходится наименьшее из нескольких зол. (С другой стороны, субоптимальность также означает, что почти всегда есть пространство для преодоления ограничений, расширения границ выбора и улучшения ситуации.)
Простой пример — коронавирус. Оптимальным исходом пандемии, естественно, было бы отсутствие летальных исходов, полное сохранение доходов граждан и свободы их передвижения. К сожалению, такой исход даже и обсуждать не приходится, поскольку мы имеем дело с реальными ограничениями: меньше летальных исходов — меньше активности, больше активности — больше смертей. Таковы наши возможности, и все они, как и следовало ожидать, субоптимальны.
Кроме возможностей, у людей есть ещё довольно смутные (и потому трудно выявляемые) предпочтения относительно того, сколькими согражданами они готовы пожертвовать, чтобы не терять заработную плату, а также не сидеть взаперти. И наоборот: мы также догадываемся, от какой части доходов и активности можем отказаться ради спасения других людей. На эти предпочтения экономисты могут опираться при разработке антикризисной политики. Суть же политики сводится к тому, чтобы ограничить число одновременно болеющих людей на некотором уровне за счёт введения разных защитных мер, включая карантинные. Наконец, чтобы определить этот самый «оптимальный» (эффективный) уровень локдауна, нужно одновременно рассмотреть и потребности общества, и имеющиеся у него возможности.
Какое отношение всё это имеет к оптимизму/пессимизму экономистов? Самое непосредственное. Экономисты мыслят категориями потребностей, возможностей и эффективности, и постоянно думают о том, как, что и где можно оптимизировать. В каком-то смысле эту черту можно даже считать профессиональной деформацией: экономисты везде видят несовершенства и ищут возможности для улучшения. Однако (возьму на себя смелость говорить за всех), это вовсе не значит, что экономисты — чистые оптимисты. Мы всегда работаем с реальными ограничениями, со множеством достижимых возможностей. Выходит, сама профессия требует прочного контакта с реальностью, её объективной репрезентации, а потому куда справедливее было бы считать экономистов реалистами.
Тем не менее у экономического реализма бывают оттенки. Ориентация на оптимизацию и поиск возможностей для улучшения (а такие возможности есть почти всегда) делают экономистов скорее оптимистичными реалистами. На мой взгляд, это очень хорошее сочетание: такие люди не строят розовых замков, не теряют связь с реальность, но и практически не видят безнадёжных ситуаций. К тому же оптимистический реализм — это ещё и приятно, ведь радость берётся именно из концентрации на позитивных изменения.
Однако в некоторых случаях оптимистический реализм экономиста может трансформироваться в пессимистический. Это происходит в том случае, когда его рекомендации не используются. Большинство экономистов — аналитики, они советуют, что и как лучше делать, чтобы достичь тех или иных целей. Итоговые решения же обычно принимают политики, чьи интересы могут быть далеки от интересов общественных — вот тут-то мы и начинаем переживать за ментальное состояние нашего воображаемого экономиста. Если его долго никто не слушает, то он концентрируется на несоответствии между недостаточно хорошей реальностью и её эффективным состоянием и начинает ворчать, как всё плохо и субоптимально.
Говорят, что врачам свойственна некоторая приобретённая пессимистичность: возможно, такой подход помогает им страховаться от наиболее негативных сценариев: лучше перебдеть, чем недобдеть. Большинство предпринимателей по своей природе — оптимисты: именно эта черта позволяет им снова и снова стартовать проекты, априори имеющие низкую вероятность успеха. Экономисты же, судя по всему, являются реалистами. Во многом такой склад ума складывается у них в процессе обучения и является следствием экономической парадигмы и самой экономической профессии. Хотите быть реалистом — добро пожаловать в экономику.
